Помнится, в одной известной книжке про авиатора-неудачника и маленького инопланетянина взрослые задавали дурацкие вопросы: «сколько у него денег», «какой у него дом», вместо того чтоб спросить: «какого цвета у него глаза» или «что он любит на завтрак».

Так вот, в коллекции Эттингера было 11345 художественных произведений, несколько тысяч книг, еще больше тысяч писем. Русской графики – 5 тысяч листов, иностранной – более 1400. Да за одного Малевича можно было бы срубить на аукционе кучу денег – хоть и плохонький рисунок, но имя раскрученное.

Ни об Эттингере, ни о Малевиче эти цифры ничего не говорят. Создателя секты супрематистов оставим пока в покое, речь идет о коллекционере. И говорят о нем те самые письма, которые в таком диком количестве он сохранил. Взять, хоть подписи: «Ваш Шагал», «Ваш Д. Митрохин», «Ваш М. Ларионов», «Ваш Н. Куприянов»…. Одни имена чего стоят – почти весь цвет российского искусства первой половины ХХ века. А обращение «Ваш»? Конечно, формальная куртуазность речи, принятая в давно умершем эпистолярном жанре. Может быть. А вот еще строчка: «Нельзя ли в Москве как-нибудь достать лаку для офорта». Это художник Николай Купреянов – коллекционеру Павлу Эттингеру.

Будто дедушке своему пишет.

Эттингер и был таким дедушкой – приятной наружности старичок с седой бородкой. Чехов и Папаша Танги в одном лице. Ценитель и знаток искусства, писатель статей в энциклопедии и словари, художественный критик, взвешивающий суждения, но произносящий все, что видит и думает, без опаски обидеть. Все это – при полном отсутствии искусствоведческого образования.

Тем удивительнее, что художники весьма уважали Павла Давыдовича. Ведь, в отличие от ситуации сегодняшней, все, что происходило тогда в искусстве, было в рамках традиционных станковых искусств, где существуют внутрицеховые критерии качества. И надо было взять на себя смелость писать о выставках, раздавать тычки Баксту, Сомову, Ционглинсокому, Малявину, Тархову, другим. Однако он не был мастером «разгромных» статей. О выставках Эттингер писал аккуратно, лаконично – так же, как он делал это для энциклопедий и словарей. Авторитет его состоял из свойства, которое Игорь Грабарь выразил как «очень понимающий человек». Графики говорили, что он следит за ними с «отеческим вниманием». Поэтому и подписи искренние. Такая, например (на подаренном рисунке):

«Многоуважаемому Павлу Давыдовичу на память от выздоровевшего М. Врубеля», — художник тогда думал, что одолел свой душевный недуг.

Но вернемся к коллекции. Собиралась она в основном из подаренных работ. Кое-что Эттингер покупал, но меценатом не имел возможности быть, хотя делал многое – устраивал выставки, читал лекции, участвовал в комиссиях, показывал вещи из своего собрания. После революции жил в коммунальной квартире, где в одной комнате хранил все свое «богатство».

Большая часть из представленного – тиражная графика. Но есть и рисунки. Чудесная черная тушь Петрова-Водкина, не хуже, чем в Третьяковке. Классная акварель Владимира Лебедева, которую Эттингер выменял у автора на редкий каталог Ренуара. Ларионов, Татлин, Кончаловский, Осмеркин, Давид Бурлюк, Леонид Пастернак – список огромный. Уровень вещей разный, но поражает именно этот охват, не зря выставку назвали «музеем» Эттингера.

В живописи есть хорошие вещи, хотя имена не слишком громкие: Вениамин Эйгес, Роман Семашкевич. Правда, в иностранной части коллекции есть один перл – пейзаж Будена 1871 года, действительно музейного уровня. Из прочих иноземцев – Домье, Майоль, Дерен, Пюви де Шаванн, Уистлер, кое-кто из немецких экспрессионистов и «новых вещественников». Все это тиражные работы, как и отдельная часть экспозиции – польские плакаты времен модерна.

И все равно: не будь этой коллекции, не будь статей в журналах и словарях, одних только подписей на письмах, адресованных Павлу Эттингеру, хватило бы для уважительного к нему отношения. Даже статистически хватило бы.

Музей личных коллекций. Волхонка, 14. «Музей Павла Эттингера» – до 26 сентября.