В среду Мосгорсуд на основании вердикта присяжных вынес оправдательный приговор Вячеславу Иванькову, известному также под кличкой Япончик, обвинявшемуся в двойном убийстве. Заседание было назначено на 14.00. За десять минут до этого времени Иваньков прибыл в суд на черном BMW. У решетки, отделяющей территорию суда от улицы, его уже ждали родственники и друзья. Иваньков шумно обнялся с ними и под руку с женой Фаиной Комиссар направился в суд. На этот раз супруге Иванькова удалось избежать падения на крутых ступеньках Мосгорсуда (накануне она поскользнулась, что окружающие сочли недобрым знаком).

В зале заседаний Иваньков занял стол рядом с тем самым прозрачным загоном для подсудимых, где сидел еще в понедельник, и развернул свежую прессу. С его лица не сходила улыбка. Несколько раз Иваньков показывал адвокатам заметки о собственной персоне и смеялся.

Вопреки ожиданиям, судебные приставы пустили в зал прессу, однако за порогом остались телекамеры. Друзья Иванькова — пожилые мужчины с бледными наколками, его родственники (жена, ее сестра, теща и брат сестры) с трудом поместились в узком загончике для публики. Оставшиеся стоять пробовали занять места для присяжных, но судебный пристав рекомендовал этого не делать. Представители прокуратуры на это заседание не явились вовсе.

Ожидание затягивалось. Девушка-пристав несколько раз спрашивала по рации, когда все-таки начнется заседание, но ответа не получала. Адвокаты Иванькова — Александр Гофштейн, Сергей Котелевский и Юрий Ракитин — прогуливались по залу.

Как вдруг сотрудники Мосгорсуда решили закрыть оглашение приговора для прессы.

В 14.30 из комнаты судей вышла секретарь и попросила журналистов покинуть помещение. Никто не шелохнулся. Секретарь попросила еще раз. «Не имеете права, — заявили журналисты. — В УПК прописано, что оглашение приговора открыто. Проведите специальным документом, что заседание закрытое». На помощь секретарю пришла девушка-пристав, которая замахала рацией на радиокорреспондента. «Не выходите! — закричали остальные журналисты. — Пример не подавайте!» После консультации с адвокатами Иванькова секретарь заявила, что нашла компромиссное решение. «Сидите, но ничего не записывайте на аудиоаппаратуру. Если кто-то нарушит, то судебное заседание будет прервано и перенесено». Как только Иваньков услышал об этом, он встал и твердо сказал: «Меня не устраивает, что заседание в каком-то случае может быть перенесено», — и значительно посмотрел на журналистов, намекая, на то, что включивший диктофон будет иметь разговор с ним лично.

Еще через несколько минут Иваньков подошел к корреспондентам, держа в руках газету. «Господа журналисты, — обратился он, облокотившись на трибуну для присяжных и подчеркивая ногтем заголовок на первой полосе какой-то газеты. — Я хотел бы узнать, кому из вас я представлялся как Япончик? Для кого из вас я Япончик? — оглядывая притихших журналистов, спрашивал Иваньков и, не добившись ответа задал этот вопрос каждому в отдельности. — Для вас? Для вас? Кто позволил? Я лучше вас владею языком и никак вас не называю. Не надо всем кагалом наваливаться».

«Я никакой не Япончик и не Китайчик! Я хочу, чтобы это дошло до сознания каждого», — веско закончил Вячеслав Иваньков и ушел обратно к столу.

Через 45 минут после назначенного времени в зал заседания вошел председательствующий судья Андрей Зубарев. «Иваньков Вячеслав Кириллович, не судим, без определенного места жительства, — читал приговор судья, — на основании вердикта присяжных подлежит оправданию». Слушая приговор, Иваньков кивал головой, барабанил пальцами по столу, а потом приложил ладонь к сердцу. «Ура!» — кричали близкие Иванькова. Судья Зубарев тем временем закрыл папку и незаметно ушел. Сам Иваньков принимал поздравления и приглашения приехать на дачу.

Затем Иваньков вышел в коридор для интервью и сразу заговорил 11-минутным монологом. Прежде всего он поблагодарил присяжных, которые «вынесли вердикт, основываясь на свой совести». «Если раньше по телефону какой-то директивой партии все решалось — сейчас решилось все мнением народа. Мой низкий поклон моей земле и моему народу», — сказал Иваньков. «Что касается Америки, то это отдельная тема для разговора, — продолжил он, хотя об Америке его никто не спрашивал. — Империя зла — это Америка, от нее все беды. Они вмешивались в дела нашей страны. Они преследовали наших граждан, они вешали ярлыки, они сделали так, что весь мир [знает], что человек с русским паспортом рожден преступником. Человек достает из кармана русский паспорт, а за его спиной идет шепот «русская мафия». Это безобразие. Своим путем я им всем доказал, что такое гражданин России, что такое русский человек. До этого они знали о нас — «икра», «автомат Калашникова», самые умные знали Солженицына, кто-то Достоевского. А Россия — это высокая культура. Нам не надо подписывать контракты. Мы сказали слово, пожали руки, и этого достаточно. У нас не может быть сутяжничества, когда судятся папа с сыном, дочка с братом».

«Москва — это Первопрестольная, третий Рим, четвертому не бывать, — продолжал Япончик, глядя на члена съемочной группы, который, сидя у его ног, с искаженным лицом держал тяжелую мачту микрофона. — Как бы не злобствовали негодяи всех мастей. Мы не должны быть индифферентны в этом вопросе».

Геополитические размышления навели Иванькова на мысль о собственной роли в истории. Он заговорил о своем аресте, проведенном ФБР в 1995 году за вымогательство $3,5 млн у двух российских эмигрантов, бывших владельцев Чара-банка, — Александра Волкова и Владимира Волошина.

«Кто-то принимал участие в расправе надо мной ради командировки, ради того, чтобы гестапо американское создало русский отдел, чтобы водки бутылку выпить, — размышлял Иваньков, интонируя «гестапо» и «водку». — Если русский человек на чужбине — мой долг прийти ему на помощь. Вот мои соотечественники нашлись, предатели России, которые, может быть, услышат мои слова. Они приехали туда, наверное, ради жвачки, ради бутылки водки и распяли меня. Эта клевета, эта мерзость нарастала как снежный ком и материализовалась в какие-то пошлые книжонки. Писали и гадили те, кто ни разу в жизни не видел меня в глаза».

После этого Иваньков сообщил, что сам не чужд пера и планирует опубликовать повесть «Против ветра», которую начал писать в американской тюрьме.

Касаясь заявления и. о. прокурора столицы Владимир Бакуна («среди присяжных оказались лица, как сами ранее судимые, так и имеющие родственников, привлекавшихся к уголовной ответственности, — семеро из 12»), Иваньков сказал: «Заявления прокуратуры меня вообще не интересует». «Это вопрос к адвокатам, — протискиваясь ближе, заметил адвокат Сергей Котелевский и уже приготовился отвечать на вопрос, но его подзащитный продолжил. «К тому, что происходило, я отношусь как к собачьему лаянию, — отметил Иваньков и пояснил: — Я с уважением отношусь к обвинению. Они достойно выполняли свое дело. Но они пользовались недобросовестным материалом — фальшивками».

На прощание Вячеслав Иваньков заверил присутствующих, что останется в России, потому что «лучше России нет ничего».

Правда, уже двигаясь к лифту, Иваньков вновь остановился. «Все сделано для того, чтобы порушить Россию. Они спланировали ее расчленить на 7–8 частей, на отдельные государства. Не получится. Все встанем стеной, у нас одного духа хватит. Снимем майку и их ниже канализации загоним», — заявил он.