Зачем судить таких мерзавцев?
Вторая мировая война с первых своих месяцев считалась уникальным конфликтом. С незапамятных времен не было такого случая, чтобы европейская страна атаковала всех соседей в нарушение любых договоренностей и без всякого повода, присоединяла к себе их территории в качестве бесправных провинций, а местное население подчиняла с помощью ничем не ограниченной массовой жестокости и казней. Поэтому еще в Московской декларации 1943 года СССР, США и Великобритания выразили намерение воевать до полного уничтожения Третьего рейха и пообещали нацистам, что «найдут их даже на краю света и передадут их в руки их обвинителей с тем, чтобы смогло совершиться правосудие».
Разногласия были в том, как именно должно свершаться это правосудие. СССР настаивал на масштабном, полноценном публичном суде. Великобритания считала его избыточным и предлагала просто перестрелять нацистскую верхушку без суда: во-первых, их преступления очевидны и так; во-вторых, опыт судов по итогам Первой мировой войны показывал, как трудно доказать военные преступления в рамках уголовного процесса. Любой большой начальник — умелый фарисей, и всегда сможет объяснить, почему гора трупов мирных жителей есть, а виновных в этом нет. США же колебались и не имели твердого мнения.
В итоге советский юрист Арон Трайнин смог сформулировать концепцию преступления, от которой нацистам было точно не отвертеться: преступление против мира, то есть развязывание агрессивной войны. Идея понравилась западным лидерам, и его идеи перепечатывала пресса союзников. Интересно, что западные юристы до сих пор считают, что он внес важнейший вклад в развитие международного права, но в России его имя почти никому не известно.
Окончательное решение о проведении суда и его формате было принято в июле-августе 1945 года на Лондонской конференции. Труднее всего было понять, как быть с Холокостом. Очевидно, что любая страна имеет право судить немецких военных за казни своего населения, но как быть с истреблением евреев внутри самой Германии. В итоге по предложению американского судьи Роберта Джексона это было сформулировано как «преступления против человечества», что понималось как истребление любого гражданского населения.
Нюрнбергский процесс планировался как показательный, «шоу-трибунал». Не в том смысле, что обвинения планировали фальсифицировать — в этом не было никакой нужды. А в том смысле, что суд должен был утвердить моральную правоту союзников, окончательно осудить Третий рейх как злодейский преступный режим. При этом с сугубо юридической точки зрения правомерность процесса была сомнительной: например, людей обвиняли в том, что было признано преступлением задним числом, специально для суда. Но в этом и была суть, союзники намеревались «закрепить преступление агрессии в международном праве, преподать урок истории побежденным немцам, лишить легитимности традиционную немецкую элиту», — как сформулировал это Джексон.
Заговор
Суд стартовал 20 ноября 1945 года в городе Нюрнберг, который считался колыбелью нацизма. На скамье подсудимых оказался 21 человек из числа нацистской верхушки — здесь судили сам режим, а для рядовых членов айнзацгрупп предполагались суды поменьше. Правда, из-за самоубийства высших чинов самыми значительными фигурами на трибунале оказались вице-фюрер Герман Геринг, глава генштаба Вильгельм Кейтель, министр иностранных дел Ульрих фон Риббентроп и глава оккупированных восточных территорий Альфред Розенберг.
Четыре страны-обвинителя — США, Великобритания, Франция и СССР — использовали каждая свою линию атаки.
Американский прокурор Джексон старался представить действия нацистов как масштабный заговор, начавшийся задолго до войны и нацеленный на завоевание Европы и мира. Его речь была очень хороша с ораторской и драматургической точек зрения, а также в целом напоминала сюжет комикса: в ней были коварные злодеи, их хитрый план и невиновные мирные люди в роли жертв. Этот исконно американский взгляд на мир оценили в Советском Союзе, и потому речи Джексона крупными кусками перепечатывали «Правда» и «Известия».
При этом, например, нацисты легко отбились от обвинений в агрессии против Австрии, приведя факты, которые указывали на добровольное присоединение, а Джексона подводило плохое знание истории. «Все это чушь! А как же быть с присоединением Техаса и Калифорнии к Америке? Это ведь тоже была самая настоящая захватническая война, имевшая целью расширение территорий!», — заявил в какой-то момент Геринг. На это легко можно было ответить, что Мексика сама объявила войну США, чтобы отбить спорную территорию, возникшую из-за разного указания границ в разных мирных договорах, но в итоге риторический вопрос повис в воздухе.
Британцы выстраивали обвинение более педантично. Их прокурор Хартли Шоукросс тоже обвинял нацистов в развязывании преступной войны, но старался как можно сильнее укоренить обвинения в уже существующих договорах, вроде Гаагской и Женевской конвенций, пакте Лиги Наций и других подобных. Также британцы настаивали на отдельной вине немецких дипломатов — тех, кто вел международные дела, — а также доказывали соучастие в этом армии и флота. В целом, если американцы старались представить историю Второй мировой войны как драму, то британское обвинение было сухим и легалистским.
Французы зашли издалека и вспомнили, что Германия была империалистской еще с XIX века. Но с этой частью прокурор Эдгар Фор быстро покончил и перешел к практикуемым Третьим рейхом принудительному труду, экономическому грабежу и массовым убийствам, используя в основном показания самих жертв, а не немецкие документы. При этом если другие стороны пытались представить нацистов как преступную клику, то французы подчеркивали вину очень широкого круга немцев.
Последним выступал советский прокурор Роман Руденко. Он в целом повторил обвинения, уже высказанные другими прокурорами, и всячески подчеркивал общность советской позиции с союзниками. Но козыри у него были другие. Во-первых, в качестве свидетеля был вызван фельдмаршал Фридрих Паулюс, взятый в плен под Сталинградом и лично планировавший вторжение в СССР. Он указал на Кейтеля, Йодля и Геринга как на главных виновников в нем.
Во-вторых, Руденко сделал большой упор на описание немецких преступлений. О них говорили все стороны, но просто к востоку от Одера их было намного больше, чем к западу. В длинной речи перечислялись массовые и систематические убийства евреев, сжигание тысяч деревень, массовые депортации в Германию для рабского труда, живые щиты из заложников, бесчеловечное обращение с военнопленными, экономическое разграбление, уничтожение культурного наследия.
Когда прокурор описывал некоторые нацистские преступления, западные участники процесса относились со скепсисом и не верили в них: сообщения о массовых казнях детей в концлагерях звучали нарочито-чудовищно, а репутация советских органов правосудия была сильно подорвана массовыми репрессиями и Большим террором. Предвосхищая недоверие, советская сторона показала три документальных фильма, которые подтверждали все сказанное, а увидев кадры из Освенцима, многие участники процесса долго не могли прийти в себя.
На изложение позиции обвинения ушло 73 дня. При этом у каждой стороны было что-то, о чем она старалась не вспоминать. СССР старался обойти пакт Молотова-Риббентропа, французы не трогали тему собственных коллаборационистов (которых сами судили конвейером), британцы не били себя плетьми за Мюнхенский сговор и принуждение Чехословакии к капитуляции в 1938 году. Несмотря на это, никакого серьезного разлада между союзниками не произошло.
У немцев уже другие интересы
Ход Нюрнбергского процесса был одной из главных тем в мировой прессе. Транслировали сводки из суда по радио и в самой Германии, во всех четырех оккупационных зонах. Они должны были стать уроком для немцев и доказательством, что они не просто проиграли войну сильнейшему противнику, а проиграли, будучи глубоко не правыми.
Однако эта задача скорее провалилась. Большинство немцев вообще не слышали, что идет какой-то суд, а те, кто слышал, не выражали к нему большого интереса. Никто не собирал митинги у Дворца юстиции ни с криками «смерть преступникам», ни с лозунгами «долой оккупантов, свободу немецким героям».
Еще до окончания войны доминирующей реакцией на грядущее поражение была апатия и желание скорейшей развязки. После войны же главными вопросами были поиск продовольствия, жилья для беженцев, а также разбор завалов и воссоединение с выжившими родственниками. После войны, согласно опросам, немцы также с большим скепсисом относились к значительной части суда и к обвинениям, выдвинутым задним числом. Многие люди были готовы признать отдельные преступления, жестокость и чрезмерную агрессию Адольфа Гитлера, но с позиционированием Третьего рейха как уникального государства-преступника соглашалось меньшинство.
Но для самого суда это было не слишком важно. Чем дальше он шел и чем больше появлялось свидетельств немецких преступлений, тем дальше фокус обвинения смещался с агрессии на геноцид и Холокост. В этом заключается одна из главных заслуг процесса. Если бы союзники последовали британскому плану и просто расстреляли нацистскую верхушку в подвале, не было бы разбирательства, заслушивания показаний и анализа доказательств. Но именно процесс позволил осознать масштаб нацистских преступлений, доказать их документально и зафиксировать для потомков.
Вынесение приговора затянулось до сентября 1946 года. В нем было сказано, что «война по сути своей является злом», а «развязывание агрессивной войны, следовательно, является не просто международным преступлением; это тягчайшее международное преступление, отличающееся от других военных преступлений тем, что оно содержит в себе совокупное зло всех остальных».
Судьи постановили, что имел место преднамеренный заговор с целью совершения преступлений против мира, направленный на «разрушение европейского порядка» и «создание Великой Германии за пределами границ 1914 года». Разумеется, доказаны были и обвинения в преступлениях против человечества.
В результате 12 обвиняемых были приговорены к смертной казни, включая заочно судимого Мартина Бормана, а семеро отправились отбывать срок в тюрьму Шпандау. Три человека — Ялмар Шахт, Франц Папен и Ганс Фрицше — были оправданы, к неудовольствию советской стороны.
Нюрнбергский процесс стал основой нового мирового порядка, в котором завоевания стали считаться преступлением, а не поводом для гордости.