Прошел год со времени, когда Россия очнулась.

Все предыдущие 12 лет тренд был один: количество свобод убывало, количество коррупции и произвола возрастало. За 12 предыдущих лет Россия прошла путь от рыночной экономики (пусть обремененной олигархами и бандитами) и демократии до авторитарной нафтократии, в которой степень развращенности и безответственности правящего сословия сопоставима с развращенностью и безответственностью саудовских принцев, а степень произвола и бардака не уступит какому-нибудь Сьерра-Леоне.

Все это — и развращенность, и безответственность — происходило при крайнем равнодушии общества. «Таковы правила игры» — говорила элита, а народ вообще ничего не говорил, только пил, кололся и голосовал за Путина.

В декабре прошлого года это равнодушие кончилось. Началась долгая дорога вверх, которая закончится или переворотом, или революцией, но мирно закончиться не может. Путин власть из рук не выпустит. Или он кончит, как Муссолини, или как Франко, но власти он не отдаст.

За этот год не оправдались самые оптимистические прогнозы: вот, мол, силами ста тысяч креативных менеджеров сейчас возьмем Кремль. Я никогда оптимистом не была, я скорее была пессимистом и ожидала после мая реакции. Потому что, когда революция не побеждает, всегда побеждает реакция.

Могу честно сказать, что я ожидала гораздо худшего и что пессимизм мой не оправдался. Путин любит власть, а не кровь. Он будет кусаться, только если его загонят в угол. При всем моем сочувствии «узникам Болотной» это еще не репрессии. Не случайно ответом на «список Магнитского» стал неадекватный и людоедский закон, но не посадки и не расстрелы оппозиции.

Если взглянуть на вещи шире, то нынешнюю проблему России можно описать как новый тип авторитаризма на фоне нового — общемирового — типа демократии. Этот новый тип — и авторитаризма, и демократии — связан с тем, что за последние двадцать лет благодаря техническому прогрессу меньшинство может содержать большинство.

Раньше было наоборот: праздным могло быть только меньшинство, и вся история человечества, в сущности, состояла в том, что это меньшинство — попы, чиновники, знать — объясняли работающему большинству, почему оно должно их, хороших, содержать.

Как следствие, старая добрая демократия, о которой еще Черчилль говорил, что это худший строй, не считая всех прочих, прекратила свое существование.

В нынешних западных демократиях работающее меньшинство содержит голосующее большинство. И при этом голосующее большинство устами политиков и идеологов объясняет работающим, почему они «жадины», «эксплуататоры», «загрязнители атмосферы» и «капиталисты».

Не осталось не только демократий, не осталось и классических диктатур в стиле Дювалье или Маркоса — когда элита, приближенная к властителю, существует за счет ограбленного, униженного и готового в каждый момент взбунтоваться большинства. В нынешних авторитарных режимах (особенно петрократиях) большинство получает пособия, пьет и искренне любит диктатора, а экономическая разница между диктатурой и демократией заключается прежде всего в размере пособий: в демократии больше.

Такое положение дел в новых диктатурах выбивает всякую почву из-под ног элиты, требующей перемен. Ей не к кому апеллировать: во-первых, она не может утверждать, что «большинство недовольно», поскольку большинство вполне довольно. Во-вторых, элита понимает, что даже в случае перемен большинство попросит все того же — бесплатного образования, бесплатного жилья, бесплатной медицины, бесплатного «всего, как на Западе». А так как низкий уровень развития экономики страны «как на Западе» для всех сделать не позволит, то будет снова «как при Путине», только с другим Путиным.

Вторая часть той же проблемы связана с тем, что война для развитого государства больше не окупается. Война — это не источник прибыли, это статья расходов.

В предыдущую эпоху, «эпоху прогресса», война окупалась, и любое государство, чтобы выжить, должно было быть эффективным. Польша в XVIII в. не была эффективным государством и не выжила. Крошечная Пруссия, находившаяся посреди Европы в еще более уязвимой геостратегической позиции, чем Польша, была эффективна и стала Германской империей.

Как следствие, нынешние диктаторы в отличие от Фридриха Великого или Екатерины Великой не заботятся ни об эффективности государства, ни о процветании экономики, которая в конечном итоге обеспечивается только многочисленными и самостоятельными предпринимателями. Наоборот, они нуждаются в несамостоятельных гражданах. Петрократии, в идеале, нуждаются в крошечной группе специалистов, выкачивающих нефть, и в огромном большинстве госзависимых.

Не сомневаюсь, что нынешний режим кончит плохо. Он кончит плохо не под грузом внутренних и тем более внешних атак, а под грузом собственных ошибок.

Однако я боюсь, что из стратегической ловушки, в которой Россия находится, она выберется только тогда, когда благодаря кризису изменятся некоторые общемировые тренды. В частности, когда всеобщее избирательное право перестанет восприниматься как легитимная форма правления, а авторитарным режимам из-за угрозы потери территории придется перестать быть популистскими и безответственными.

Судя по тому, как развивается мировой кризис, который не является ни финансовым, ни экономическим, а является кризисом политической системы, при которой политики раздают избирателям больше, чем те заработали, это время может быть не за горами. Оно обещает быть интересным и жутким.