В начале июня самой бурной и яркой выставкой в Москве стала даже не «Арт-Москва», но антикварный салон в галерее Церетели. Парижский «блошиный рынок», так сказать, в его дорогой части. При том что не было ни аукционов, ни продаж (таможня поставила условием обратный вывоз дорогого барахла), от посетителей отбою не было. А ведь в Москве есть несколько антикварных салонов, где при желании можно найти недурные вещи. Но они пустуют. Помимо известной тяги наших сограждан к импорту в этом аншлаге уловима еще одна тема: мечта о прошлом и мечта — и это не пустой трюизм — о старости.

Пока мы относительно молоды и на ногах, старость мерещится нам как воля и покой. Как и любая мечта, и эта, конечно, иллюзорна. Но тем более сладка. Старость мечтается нами, как отсутствие родственников, начальства, обязательств и вольготная трата пенсионных накоплений. Недаром немолодые женщины любят повторять своим взрослым детям: что ж, гуляй, женись, выходи замуж, но помни — я с твоими детьми сидеть не буду! Разумеется, будут как миленькие…

И, что забавно, вся эта воображаемая идиллия почтенной и праздной старости в нашем воображении обычно разворачивается в антикварном интерьере. Здесь есть над чем задуматься. В конце концов, новые, справно сработанные вещи прочнее и надежнее, чем антикварная рухлядь. И, как правило, более функциональны. Но мы любим повторять: а вот прежде было… Даже советские примитивные и громоздкие радиолы — довольно идиотское название — многим людям старшего поколения кажутся более симпатичными в использовании, чем какие-нибудь там «сони». Бытует устойчивый предрассудок, что старая кофемолка лучше мелет, старая кофеварка вкуснее варит, драная бабушкина кофта теплее греет… Ведь сказала же Юнна Мориц: «Когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли, фонтаны били голубые и розы алые цвели…» Но поэтесса сказала не все. И наша тяга к прошлому замешана не только и даже не столько на ностальгии по молодости. В конце концов, вот этот ветхий шкафчик был сработан из карельской березы не просто до нашей молодости и даже до нашего рождения — наших родителей тогда на свете не было. Но мы его отчего-то страстно желаем, и это чувство подчас острее сексуального вожделения.

В конце концов, любой консерватизм покоится на иллюзии и мечте. О прошедшем. Так вот, мы постоянно и остро скучаем по старости. Но наша старость, как это ни парадоксально, мерещится нам не впереди, что, безусловно, календарно точно, но в прошлом. То есть физически мы стареем, так сказать, вперед, а ментально — движемся назад. Как любой парадокс, и этот логически не объясним.

Или иначе: мы мечтаем о прошлом, которого не помним. Мы силимся его поймать, потому что именно там остался «золотой век».

Мы грезим вернуться в эдем, откуда были некогда насильственно исторгнуты. И скажите после этого, что старики Фрейд и Фромм чего-то там не понимали. Ведь, в конце концов, ненавистник Фрейда Набоков не потому ли так брызгал слюной, что уж слишком ловко Фрейд его раскусил с его ностальгией по прошлому. По русской Атлантиде с усадебным парком и легким юным велосипедным романом. А ведь климат в Швейцарии куда приятнее, чем в Луге, и бабочки куда цветистее… Не здесь ли таится причина нашей тяги к антиквариату?

Но здесь мы наталкиваемся еще на одну парадоксальную, на первый взгляд, закономерность. Никто, кроме совсем уж заядлых геронтофилов, не предпочитает заведомых старух цветущим юным девушкам. И свою дряхлую собаку мы любим отнюдь не потому, что она стара, а, так сказать, за стаж совместной жизни и любви.

А вот старые вещи мы любим даже в том случае, если они вовсе и не наши, и даже не семейные реликвии, а за их старость как таковую. И никакими соображениями моды это не объяснить.

~Как не объяснить и расчетом: в конце концов, вложение денег в золото всегда более выгодно, чем приобретение какого-нибудь нетвердо держащегося на ногах рекамье.

Посещая антикварную выставку, мы, по-видимому, тщимся притронуться к самому времени. Мы пытаемся восполнить некую пустоту позади себя, ведь если она зияет, то и сама наша жизнь оказывается не полна. И другая сторона дела: поскольку мы обделены будущим — в том смысле, что оно нам неведомо, то мы цепляемся за прошлое, чтобы найти точку опоры. В конце концов, антикварный салон — это иллюзия памяти, это поиск утраченного времени, это греза о вечности. Помнится, две очаровательные и умные дамы завели некогда в Москве галерею «Роза Азора». Там не было антиквариата в привычном, стоимостном смысле слова. Там была всяческая старая дрянь, джэз, как сказали бы американцы: очки без одной дужки, рваная кукла, грязноватая «баба на чайник». И это были пленительные, завораживающие экспозиции, возвращавшие нам наше детство. Но замечательно было и само название галереи, которое можно читать и туда, и обратно, спереди и сзади, обратимо.

И слово сказано. Иллюзия обратимости жизни — вот что такое антикварный салон. Ведь если нам не дано слишком долго жить вперед, то давайте же жить вспять. А ну как на этом пути мы не станем стариться, а жить будем вечно, на прекрасной и тихой пенсии, которую нам выплатит само безжалостное время. И те, кто решит, будто эта заметка — «джинса», пусть замолвят словечко перед антикваром за бедного автора.

Автор — обозреватель «Независимой газеты», специально для «Газеты.Ru»