Цивилизация
Большие предсказания редко сбываются. Применительно к экономическим прогнозам это соображение доказывать сегодня уж точно нет нужды. Но политические предвидения исполняются, пожалуй, еще реже. Сплошь и рядом астролог куда точнее политолога. Тем сильнее впечатляют исключения.
Ровно сорок лет назад появился, наверное, самый сбывшийся из всех прогнозов, касающихся наших общественных дел. В апреле – июне 1969-го тридцатилетний москвич Андрей Алексеевич Амальрик написал небольшой текст «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?».
Слово «застой» еще не успело войти в оборот, сверхдержава была почти в зените, а предстоящий ее финал был назначен автором всего через пятнадцать лет.
Как и все необычное, это эссе было сначала принято, что называется, неоднозначно. Потом оно стало хрестоматийным. А на первых порах толковали, будто оно родилось в недрах КГБ – недаром ведь Амальрик не был сразу же арестован (его действительно арестовали и осудили только в следующем году); и что оно специально изготовлено ради компрометации диссидентских кругов, поскольку приписывает им ужасающие разрушительные намерения (хотя именно им оно таковых как раз и не приписывало, а сами они их вовсе и не вынашивали, в большинстве своем совершенно не догадываясь о реальных перипетиях предстоящего распада советского режима).
Андрей Амальрик после лагеря и ссылки эмигрировал, а в 1980-м погиб в автокатастрофе. Он не дожил ни до назначенного им года, ни до последующих событий, и не узнал, что ошибся на семь лет.
Насколько его сочинение стояло особняком в тогдашней оппозиционной литературе, было ясно изначально. А вот насколько оно по своей манере, своим подходам и даже по своей терминологии близко к нынешней нашей политической аналитике, видно только из сегодняшнего дня. Этим оно и интересно. И еще, конечно, одним: а исчерпана ли тема?
Тексты тогдашних советских оппозиционеров, помимо тех, что были выдержаны в чисто литературных жанрах, делились на два главных потока: разоблачения прошлых и настоящих деяний властей и открытые письма, к этим же властям обращенные.
Сочинение Амальрика – не о прошлом, а о будущем, и исполнено не в агитационном стиле, а словно бы в академическом. Напряжение создавалось не тоном, притворно спокойным, а самими рисуемыми картинами подступающей государственной катастрофы.
Во многих местах язык сочинения сорокалетней давности на редкость похож на язык нынешних наших аналитических изданий, даже на их штампы: «…Советское общество можно сравнить со своего рода трёхслойным пирогом — с правящим бюрократическим верхним слоем; средним слоем, который мы назвали «средним классом»… и наиболее многочисленным нижним слоем — рабочими…, мелкими служащими, обслуживающим персоналом и т. д. От того, насколько быстро пойдет рост «среднего класса» и его самоорганизация — быстрее или медленнее, чем разложение системы, — от того, насколько быстро средняя часть пирога будет увеличиваться за счет остальных, зависит, сумеет ли советское общество перестроиться мирным и безболезненным путем и пережить предстоящие ему катаклизмы с наименьшими жертвами…»
Замените слово «советский» на «российский», и этот отрывок нисколько не удивит вас в любой сегодняшней проходной статье аналитического толка. Но Амальрик примечателен, во-первых, тем, что так говорил задолго до того, как это стало общим местом, а во-вторых, самим своим скепсисом относительно всех трех перечисленных общественных слоев.
Высший слой загнивает и не способен к государственному творчеству: «Режим не хочет ни «реставрировать сталинизм», ни «преследовать представителей интеллигенции», ни «оказывать братскую помощь» тем, кто ее не просит. Он только хочет, чтобы все было по-старому: признавались авторитеты, помалкивала интеллигенция, не расшатывалась система опасными и непривычными реформами…»
«Средний класс» вял, труслив и обюрокрачен: «Хотя в нашей стране уже есть социальная среда, которой могли бы стать понятны принципы личной свободы, правопорядка и демократического управления, которая в них практически нуждается,… однако в массе эта среда столь посредственна, ее мышление столь «очиновлено», а наиболее в интеллектуальном отношении независимая ее часть так пассивна, что успехи демократического движения, опирающегося на этот социальный слой, представляются мне весьма проблематичными…»
А народные массы – разрушительная сила: «Ясно, что резкое замедление роста благосостояния, остановка или движение вспять вызвали бы такие сильные вспышки раздражения, связанного с насилием, какие раньше были бы невозможны…»
Понятно, что если общество действительно таково, то ему не выдержать первого же серьезного испытания, а такое испытание, как полагал Амальрик, на подходе: около 1980 года, как он думал, почти неизбежно начало затяжной и безысходной войны с Китаем, по обоюдной, так сказать, инициативе сторон.
С советской стороны — потому что «всякое внутреннее дряхление соединяется с крайней внешнеполитической амбициозностью». С китайской – потому что к этому моменту там будто бы должны были созреть материальные и духовные силы экспансии.
На самом-то деле именно тогда, в конце 1970-х, Китай поступил наоборот: встал на путь мирной модернизации. Удивительно или нет, но эта грубейшая прогностическая ошибка вовсе не перечеркнула многочисленные следствия, выведенные из нее Амальриком. Советскому обществу, с таким скепсисом и, как оказалось, с такой точностью изображенному автором, просто не понадобилась война такого масштаба, как китайская. Хватило и афганской.
Действительно, как Амальрик и предполагал, первыми от империи отпали восточноевропейские сателлиты, а параллельно с этим ГДР воссоединилась с ФРГ («Во всех случаях воссоединенная Германия… создаст совершенно новую ситуацию в Европе…»).
И в самом деле, вслед за этим «крайне усилились националистические тенденции у нерусских народов Советского Союза, прежде всего в Прибалтике, на Кавказе и на Украине, затем в Средней Азии и в Поволжье…»
А если вспомнить Туркменбаши, то не лишено меткости и предсказание, что, «например, в Средней Азии еще долго будет существовать государство, считающее себя преемником СССР и соединяющее традиционную коммунистическую идеологию, фразеологию и обрядность с чертами восточной деспотии — своего рода Византийская империя современности».
Провал всех составленных где-либо и для кого-либо «дорожных карт» напоминает, что начертить точный маршрут в будущее невозможно.
Прогноз Амальрика сбылся именно в той степени, в какой вообще способны сбываться прогнозы: довольно верно предсказан общий итог и очень неточно – траектория движения к нему.
Однако ценность давнего эссе не только в том, что поразительных предвидений в нем больше, чем заблуждений и ошибок.
И даже не только в том, что общественная картина, там нарисованная, во многих частях вполне приложима и к нынешним нашим реалиям, что делает саму тему неувядаемой. Не зря ведь в оппозиционных и официальных кругах одинаково много рассуждают о возможности распада России.
Но из истории с империей и сочинением, предрекшим этой империи скорый конец, выводится еще один урок, самый главный. Общество, которое не претендует само собою управлять, приговаривает себя к тому, чтобы быть объектом мрачных, а часто и самосбывающихся прогнозов. А общество, которое держит свою судьбу в собственных руках, — непредсказуемо, потому что свободно.
