Цивилизация
После первого тура президентских выборов во Франции не прошло и пары дней, как появилась очередная порция разоблачений о вмешательстве российских хакеров в ход французских выборов. Полторы сотни фишинговых атак на сотрудников штаба Эммануэля Макрона, фаворита гонки, зафиксировала за полгода японская исследовательская кампания Trend Micro. Еще немного, и «русские хакеры», кто бы и что реально ни скрывалось за этим словосочетанием, окончательно займут в мировой политике то же место, что в науке — «британские ученые».
Выражение «не знаешь, смеяться или плакать» в связи с этим приобретает первозданную буквальность. Потому что даже в самых развитых и стабильных демократиях выборы превращаются из соревнования обещаний в борьбу страшилок. Кто лучше напугает: иммигрантами, националистами, террористами или «путинистами».
Многим в России казалось, что любимая отечественная забава выбирать из двух зол меньшее — еще одно свидетельство нашей политической отсталости. Между тем перевод печального парадокса «оба хуже» уже давно готов и, например, по-английски даже звучит почти в рифму — «both are worse».
Успех Макрона в первом туре и даже его вероятное президентство по итогам второго — это все равно победа разочарования в системной политике над доверием к ней.
Просто это разочарование не обрело характер разрушительного. Французы еще ждут прекрасных принцев из минэкономики, не занимавших в жизни ни одной выборной должности, но прекрасных уже тем, что не запятнали себя участием ни в какой партийной бюрократии.
Предвыборная программа Макрона в значительной степени сводится к тому, что все будет так же, как сейчас, только лучше. Тем самым он обращается к рациональному пониманию французов, что они все еще живут в развитой, благополучной стране. Его не зря сравнивают с Бараком Обамой того периода, когда он только еще боролся за власть. Тот ведь тоже обещал «перемен, в которые можно поверить». Как бы и результаты этих перемен не оказались столь же противоречивыми.
Ведь если Макрон будет достаточно последователен в реализации своей программы, то Францию, среди прочего, ждет еще больший приток иммигрантов, а Париж станет одним из главных драйверов углубления евроинтеграции, на которую далеко не все готовы. Вполне возможно, в длительной перспективе и то и другое — единственно верный исторический выбор. Но краткосрочно такая политика, очевидно, будет стимулировать еще больший раскол французского общества, которое, похоже, и так не очень поспевает за темпами и характером перемен, которые проводит его истеблишмент.
А это значит, что, в отличие от второго тура через две недели, первый тур следующих выборов через пять лет выглядит действительно пугающе непредсказуемым.
Вместе с партией «Вперед!», созданной и возглавляемой Макроном, Франция движется по той же самой дороге, которая ранее привела к успеху «Национальный фронт» Ле Пен. Это дорога, на развилках которой раз от разу делается негативный выбор: лишь бы не было хуже. Именно так ультраправый «Нацфронт» консолидировал свой электорат, ставя перед простым — и не очень корректным — вопросом: «Вы либо за нас, либо за исламизацию Франции».
Ровно на тот же эффект будет ориентироваться Макрон во втором туре. Он задаст своему электорату столь же некорректный, но эффектный вопрос: «Вы либо за меня, либо за Ле Пен и ее неадекватных радикальных националистов». Кстати говоря, в этом случае Макрон отнимает у Ле Пен важный козырь — внесистемность: это ведь он только что ворвался в публичную политику, а она вращается в ней многие годы.
Этот выбор как будто предопределен и даже уже обозначен гордым словом «солидарный». Но вряд ли это слово способно затушевать его сугубо психологическую подоплеку. Если победа Макрона будет менее убедительной, чем триумф Жака Ширака над отцом Марин в 2002 году (а Жан-Мари Ле Пен тогда вышел во второй тур с гораздо более радикальным имиджем ксенофоба), то отличить ее от поражения будет совсем непросто. Потому что следующая волна раздражения устоявшимся ходом вещей во Франции может в будущем привести к новой, еще более мощной и опасной волне и правого, и левого популизма и, что самое главное, — раздражения истеблишментом.
Успех Макрона не выглядит выходом из кризиса демократической системы, он лишь дает ему отсрочку и слегка меняет стилистически.
Российское общество старательно приучают к двойственному самоощущению. Мы прямо как Запад — у нас и демократия, и выборы, и президент, и парламент. Но и, конечно, совсем не Запад — стабильность, духовность, традиционные ценности. Между тем, похоже, что предвыборная риторика будет у нас строиться ровно по тем же лекалам, что и весь последний год в странах Запада. И это как минимум не только взаимовыгодный политтехнологический обмен, но и общность ощущения.
Отсюда и обсуждения опасности нового «майдана», и размышления об опыте драматических сценариев 1917 года. У них страх «русских хакеров», у нас обсуждение их выборов — сначала в США, теперь во Франции, через пару-тройку месяцев, очевидно, в Германии — как главная тема вечерних политических ток-шоу. Мы действительно стали частью большого мира, и случилось это именно в тот момент, когда, возможно, хотелось бы меньше всего.
Страх не обещает никаких позитивных решений — именно поэтому даже современный популизм не обещает ничего дать, только от чего-то обезопасить.
Но ведь и бояться можно устать. И тогда системе, возможно, придется иметь дело не с внесистемными, а с по-настоящему антисистемными политиками. Проще говоря, с революционерами.
Еще одна красноречивая подробность французских выборов состоит в том, что Макрон два года проработал помощником выдающегося философа Поля Рикера, а пришедший четвертым Жан-Люк Меланшон и сам считается талантливым современным мыслителем. И если оба они не смогли предложить обществу никакой смелой программы движения вперед, то проблемы действительно глубоки.
