Христианам свойственно молиться о мире, и православные тут не исключение: мира, а не войны они просят у Бога за каждым богослужением. И когда в советское время коммунисты хотели использовать церковные фигуры в собственных пропагандистских целях, они включали их в активную «борьбу за мир» под руководством ЦК КПСС и лично дорогого товарища Леонида Ильича. Формы этой «борьбы», пожалуй, были далеки от церковных канонов, но, по крайней мере, конечная цель с ними целиком и полностью совпадала.

В прошлом году мы увидели в Донбассе «русскую православную армию», а среди идеологов конфликта – тех, кто призывал на бой во имя православия. Впрочем, все это можно было списать на частную инициативу нескольких людей, которые сочли, что война уже началась, и не по их инициативе, и теперь им остается исполнить священный долг по защите родины.

Но теперь военная риторика звучит уже на официальном уровне.

То о. Всеволод Чаплин, отвечающий за взаимодействие церкви с обществом, в интервью выразит свою радость: «Мир сейчас долгим, слава Богу, не будет», то руководитель пресс-службы патриарха о. Александр Волков в своем блоге утром 22 июня поздравит «всех с днем начала войны».

Своя логика тут есть: в христианской традиции принято отмечать не только радостные, но и скорбные даты. Неделя перед Пасхой называется Страстной, поскольку в это время вспоминаются страдания Иисуса Христа. Пожалуй, напрямую «поздравлять» со Страстной не принято, но в общем-то фраза «С Великой Пятницей» (днем распятия Христа) всеми православными будет понята адекватно: человек не радуется этому распятию, но помнит, что так совершилось главное событие нашего общего спасения.

Нечто подобное происходит и тут? Пожалуй, да. Как Воскресение невозможно без крестной смерти, так и День Победы невозможен без 22 июня. А ведь культ Победы, как мы убедились, стал, по сути, главным основанием новой гражданской религии, которая складывается нынче в России. А заодно и главным ответом на всевозможные вопросы.

У нас проблемы с экономикой? Но деды взяли Рейхстаг! Образование деградирует? Но под Сталинградом было тяжелее! Отношения с остальным миром не самые блестящие? Но это мы спасли его от фашизма!

Попутно замечу, что вторым подобным событием стал полет Гагарина. Красное знамя над Рейхстагом и улыбчивый парень в скафандре – вот два основных символа победной религии. Уничтожение мирового зла, сил хаоса и смерти – и прорыв в неведомое, недоступное, прежде немыслимое. Своего рода гражданско-патриотические Воскресение и Вознесение.

Да, но при чем тут православие? Казалось бы, у нашей традиции нет ни малейшего недостатка в событиях, символах и датах, которые размечают литургический год и придают смысл повседневному существованию христианина?

Вот в том-то и штука, что не для всех. Да, православных у нас, по данным всевозможных опросов, процентов восемьдесят. Но те же опросы показывают, что более-менее регулярно бывают в церкви очень немногие из них, и внятное представление о православном вероучении имеет тоже меньше половины.

Довольно точно сформулировал этот парадокс писатель Сергей Шаргунов в своей полемике с Ксенией Собчак. Он не говорил ничего о своей вере, о том, что для него дорого и значимо. Он рассуждал о «вере большинства», которая определяется главным образом как объект насмешек и оскорблений со стороны Ксении и прочих либералов. Выглядит это примерно так:

мы сами точно не знаем, во что мы верим, да и верим ли вообще, но вот стоит Ксении надеть шутовской поповский наряд, как мы обретаем твердую почву под ногами: теперь-то наши чувства точно оскорблены, а ведь мы большинство!

У нас все хорошие, людям помогают и интеллектуалы, а у них все плохие. На том стою и не могу иначе.

И при чем же здесь милитаризм? Да очень просто. Вот есть православие с его богословием, богослужением, традициями и обрядами. Людей, которых оно всерьез интересует, достаточно много, но до пресловутых восьмидесяти процентов это количество никак не дотягивает. Это еще не электорат, не подавляющее большинство, которое может говорить властно и повелительно. Что же делать?

Можно пойти разными путями. Например, отнести к себе евангельские слова о малом стаде, которое должно стать светом для мира и солью земли. Дескать, нас, христиан, в этом мире не так уж и много, но не в цифрах дело, а в том, настоящие ли мы христиане. Но этот путь не ведет к власти, славе и успеху в земном понимании этих слов.

Другой путь – тотальная миссия, привлечение к вере и церковной жизни тех, кто интересуется православием и может даже отождествлять себя с ним, но при этом знает о нем крайне мало и в церковной жизни практически не участвует. Именно эту идею активно выдвигал в начале своего патриаршества нынешний наш патриарх. Насколько она была реализована, можно спорить. Храмы активно строятся, священнослужители присутствуют на официальных мероприятиях, связи с властью налаживаются. Стало ли больше верующих? Оценки разнятся.

Но ведь возможен еще один путь:

отождествить с православием то, что на самом деле уже близко и дорого этим пресловутым восьмидесяти процентам.

Сейчас это патриотизм, противостояние с Западом, борьба с либерализмом, отчетливые милитаристские нотки (особенно пока в твой собственный дом не пришло траурное письмо с «ростовских полигонов»). Словом, гражданский культ Победы. Сменится программа телевидения, пройдет и это, но пока что так.

Надо всем этим совсем нетрудно начертать православный крест, повесить икону и сказать: «Вот мы и воцерковили эту идеологию». Кто-то возразит: нет, это вы церковь идеологизировали. Но таковых мы легко заклеймим как либералов и наймитов Запада, а искомые восемьдесят процентов останутся с нами.

И чем особенно удобна победная риторика: она позволяет сплачиваться вокруг общего врага, а ведь надежнее скреп просто не бывает. Да здравствует советский народ, вечно сражающийся с фашизмом, лишь бы только не замечать проблем в собственном доме! Теперь еще и православный советский народ, в одном флаконе.

Что ж, мы уже привыкли, что проповедь воздержания и смирения обычно звучит из уст, привычных к роскошным яствам и повелительному наклонению. Теперь будем выслушивать призывы на бой кровавый, святый и правый от мужчин, которые в свое время откосили от армии, а теперь не имеют сыновей предпризывного возраста. В этих двух пунктах мы с ними различаемся коренным образом и потому едва ли друг друга сможем понять.

Ну а христианство, оно все-таки про что-то другое.