Эвакуация еврейских поселений из сектора Газа, обильно политая проклятиями, слезами, водой и какими-то совсем уж непонятными жидкостями, но пока, к счастью, не политая кровью, — это чистый эксперимент на наличие родины. «С чего начинается родина?» — не главный вопрос. Главный — где она расположена. В месте или во времени. Снаружи или внутри. И есть ли она вообще — Родина.

Не буду говорить о других, скажу о себе. Если родина — место, где ты родился, значит, моей родиной является роддом №1 города Ташкента. Этот роддом, насколько я знаю, пока еще стоит на прежнем месте. А вот дом, где я провел первые (и лучшие) четыре с половиной года своей жизни — лачуга, в сущности, которую делили две еврейские семьи, почти как сектор Газа, и даже климат похожий, — давно снесли. Квартира, где я жил еще 23 года до вынужденной эмиграции и которую я тоже, пожалуй, считал родиной, продана. Не мной и неизвестно кому. Хотя это уже не имеет значения.

Имеет значение другое. Живя много лет в одном городе, в городе, где я родился, ни сам этот город, ни республику, которая потом помимо своей воли стала независимым государством (Узбекистан на референдуме в марте 1991 года, естественно, голосовал против выхода из СССР), родиной я не считал. Не считал я родиной и Советский Союз, он мне искренне не нравился. Родными казались люди и места. Люди поумирали или поуезжали. Места были разрушены или перестроены.

В ельцинской Москве мне жилось лучше, чем в каримовском Ташкенте. Хотя любая эмиграция для человека, не склонного к перемене мест (а я не склонен), — это большое психологическое и даже психическое испытание. В путинской Москве живется примерно так же, как в каримовском Ташкенте: то же ощущение постепенного выкачивания извне кислорода и впрыскивания углекислого газа. Но при всем этом я едва ли страдаю именно от того, что считаю себя апатридом, человеком без родины.

По-моему, человечество изобрело только две логики поведения применительно к родине: «где родина, там и хорошо» и «где хорошо, там и родина». Первой придерживаются патриоты, второй — космополиты.

Вторая мне ближе. Но места, где мне хорошо, не замкнуты в географических границах какого-то одного государства. Значит, родины как места на карте для меня не существует вовсе. Я болею за российских спортсменов, но не считаю Россию своей страной. Моей страны нет, я не могу быть собственником никакой страны. Даже в мыслях.

Но когда я смотрю на закатывающих истерики еврейских поселенцев, моих соплеменников, мне их жалко. Я их понимаю. Для них родина — это конкретное место. Клочок пустыни. Они искренне полагают, что если за хорошие деньги (а деньги им дают очень хорошие, большинству поселенцев такие и не снились) им удастся поселиться в другой части их страны, эмигрировать из Израиля в Израиль, их страна все равно погибнет. Клочок пустыни стал смыслом их жизни, координатами их души.

Родина — это как раз и есть место расположения координат души. Но этого места может вообще не быть на карте. Оно может возникнуть возле любимого человека, на любимой улице, в любимом кафе.

Вся история человечества, все это пугающее многих людей нарастание глобализма — это история антипатриотизма, космополитического разрушения идеи родины как места, где ты родился. И это объективная, неизбежная история.

Я скажу страшную, может быть, вещь: для меня важнее, чтобы были живы и счастливы люди, которые мне дороги, и вообще все нормальные люди на Земле, чем существование России, Саудовской Аравии или Израиля. Чтобы совместились воли и желания тех, кто привязан к месту, и тех, кто не привязан. Патриотов и космополитов. Верующих и атеистов.

Войны и теракты ведь происходят из одного корня со строительством мостов, дорог и фонтанов. Этот корень — попытка найти подходящие координаты для человеческой души в нашем не слишком большом мире. Война — это расширение пространства для одних и его сохранение для других. Теракт — это борьба неприкаянных с мнимыми виновниками их неприкаянности. Созидание и благоустройство — это акт любви к найденной родине.

Главная книга о государстве всеобщего счастья, написанная Томасом Мором, была названа «Утопией». Так же называлось и само это государство. У-топия, без-местие. Неправда, что такой страны нет. На самом деле мы все живем в ней. Поэтому нам так больно и страшно покидать нашу страну Утопию, нашу единственную родину. Но эвакуация происходит неизбежно. И называется смертью.