Вот какой у меня был день позавчера. Утром моя маленькая дочка вышла погулять в сад, села на корточки и стала гладить снег голой ладошкой. Она гладила снег и говорила снегу:

— Хорошо, что ты опять есть, я так плакала, когда ты в прошлый раз растаял. Ты ведь не растаешь больше?

Я сел в машину и поехал в телецентр Останкино. Я пишу репортажи с предвыборных теледебатов и каждый день теперь езжу в телецентр на улицу академика Королева и каждый вечер – в ВГТРК на 5-ю улицу Ямского поля.

На улице академика Королева, в сотне метров передо мной, машина сбила ребенка. Два мальчика в одинаковых синих куртках, этих, которые «проверены холодом», перебегали дорогу в неположенном месте. И автомобиль «Волга» сбил младшего. Быстро приехал гаишник. Водитель «Волги» и инспектор ГАИ стояли у машины и ждали «скорую». Мальчик лежал на асфальте. С него слетели ботинки и валялись метрах в двадцати от места аварии. Это довольно верный признак летального исхода. Но офицер ГАИ и водитель «Волги» даже не наклонились к мальчику, а просто ждали «скорую». Я вышел из машины и соврал гашнику, что я врач. Надо сначала пощупать пульс, но если пульса нет, это не значит еще, что человек мертв. Надо сдавить пальцами глазное яблоко, и если зрачок остается круглым, то человек жив. Можно поднести к коже зажигалку. На живых телах ожог красный, на мертвых – желтый. Мальчик на дороге был мертв. Изо рта у него текла струйка крови, как в кино. Его старший брат живой и невредимый стоял рядом на тротуаре, сгибался в пополам и крутился, так, словно делал гимнастические упражнения. Две женщины пытались его успокоить.

Я позвонил домой, и уже по тому, как отец в трубку сказал «алё», я понял, что дома все в порядке. Сын делает химию. Мама плохо себя чувствует. Дочка спит после обеда. Жена на работе. Отец говорил про то, как собирается ставить на свой автомобиль зимнюю резину. Про очереди на шиномонтаже.

Я сел в машину и уехал с улицы академика Королева. Том Уэйтс в магнитофоне играл со словом mankind (человечество). Он пел: «There is nothing kind about man» (Ничего хорошего о человеке сказать нельзя). Я ехал обедать с девушкой, занимающейся туристическим бизнесом, пятизвездочными отелями. Мы ели пасту домашнего приготовления с соусом из белых грибов и разговаривали о ее новом мобильном телефоне и о том, как мило звучит в мобильном телефоне старый телефонный звонок, подобный тому, что издавал в коммунальной квартире давным-давно черный эбонитовый аппарат.

Потом я поехал на телеканал «Россия» и смотрел, как в перерыве между раундами теледебатов дрались в студии депутат Владимир Жириновский с кандидатом в депутаты Сергеем Сибиряковым.

Мне нужно было написать про эту драку срочно в номер газеты «КоммерсантЪ». Я приехал в редакцию и написал.

Потом я написал еще одну заметку. Про девочку, больную гемофилией. Она единственная в России девочка больная гемофилией, потому что обычно гемофилией болеют мальчики. Ей нужны десятки тысяч долларов в год на лекарство, свертывающее кровь. А мама этой девочки работает продавщицей во Владикавказе, в магазинчике, торгующем кондитерскими украшениями, ну, знаете, всякая там цветная сахарная пудра и кондитерское съедобное золото, которым украшают торты. Так вот, мама этой девочки звонила в то утро и сказала, что у девочки аппендицит. И резать нельзя. И не резать нельзя. Девочка лежит под капельницей, и аппендицит пытаются вылечить. Для операции лекарства, свертывающего кровь, надо на двадцать тысяч долларов. И времени — сутки, может, двое.

Я написал об этом в надежде, что читатели газеты соберут денег. Потом я решил напиться и поехал в бар. Я решил напиться в лоскуты, бросить машину и вернуться домой на такси. Но когда я входил в бар, охранники вынесли оттуда совершенно пьяную девушку, раздели догола и бросили голой на снег, говоря, что так она быстрее протрезвеет. Девушка лежала на снегу и выла. Она была такая пьяная, что не могла встать и одеться. Я предложил ей помощь. Она послала меня на …

Я не пошел в бар напиваться, я вернулся домой. Дома я выпил вина, и мне стало легче. Я подумал: вот интересно, это я один вижу жизнь так или есть еще какие-нибудь люди, которые так видят жизнь? Я выпил еще вина и пошел в спальню к дочке. Было четыре часа ночи. Дочка не спала. Тихо лежала под одеялом и смотрела в темноту. Я поцеловал ее в рыжую голову:

— Ты чего не спишь?

— Тревожно, — ответила дочка шепотом.

Дочке три с половиной года.