Цивилизация
В нашем циничном обществе о ценностях как-то и не принято говорить всерьез, чаще всего считается, что о них рассуждают лицемеры. Но вот интересное свойство сегодняшнего открытого мира: отказ Бенедикта XVI от власти настойчиво вернул и в нашу общественную жизнь ценностное отношение к миру. Власть, сила и интересы разом были посрамлены, явственно доказано, что принципы могут стоять выше.
Возможно, этот случай поможет вдохнуть иной дух и в российскую политику. Сегодня можно говорить о том, что неуспех любой партийной политики в России как таковой (вне зависимости от нахождения в стенах Госдумы) вызван тем, что она не организована вокруг ценностного отношения к миру. Ницше заметил однажды: «Вокруг изобретателей новых ценностей вращается мир — незримо вращается он. Но вокруг комедиантов вращается народ и слава — таков порядок мира».
В нашей политической системе вращение происходит вокруг одного стержня — безликого, абсолютного государства, представляющего собой голую силу.
Недаром его сторонники оценивают состоятельность власти не с точки зрения реализованных на практике принципов правления, а исключительно с точки зрения «силы», одинаково положительно относясь и к Российской империи, и к сталинскому коммунизму. В их представлении, например, Александр III и Сталин заслуживают равного одобрения. «Погоны светятся, как встарь,/На каждом красном командире./И на кремлевском троне «царь»/В коммунистическом мундире», — писал по другому поводу Георгий Иванов. Но это точное описание взглядов сторонников обожествления внеисторического, сильного «российского государства».
Следствием засилья лидерства и силы в российской политике являются и особенности национального голосования. Часто приходится слышать вот такое: «Я, вообще-то, поддерживаю партию Х, но, поскольку она не пройдет, чтобы мой голос не пропал, я проголосую за партию Y — она тоже оппозиционная».
И совершенно безразлично говорящему, что у этих партий разные представления о жизни, лишь бы находилось в парламенте что-то «оппозиционное» (или даже видимо оппозиционное), а на каком основании это оппозиция, все равно: одной безликой силе (государство чиновников) должна противостоять другая безликая сила (партия). С точки зрения ценностного понимания политики неясно, почему голос, отданный за идеологически чуждую партию, может считаться не «пропавшим», но с точки зрения силового подхода это хорошо понятно.
Другой замечательный пример пренебрежения ценностями в российской политике представляет собой популярный образ перебежчика из одной партии в другую: одни, подхватив юбки, бегут из «Яблока» в «Справедливую Россию», другие, задрав штаны, из СПС в «Единую Россию», третьи — из «Справедливой России» в «партию Прохорова».
Это наемническое бытие солдат и солдаток политической удачи, откровенный политический рынок, на котором торгуются лица и заслуги, исходит из представления, что все российские партии в сущности одинаковы, а значение имеют не какие-то нематериальные идеи, а нахождение людей во власти любой партийной ценой.
В целом российское общество довольно терпимо относится к подобной практике, полагая, что известному «хорошему человеку», да еще и имеющему верный шанс попасть во власть, всегда следует отдать предпочтение перед какой-то там смутной идеологией.
И, наконец, ключевой элемент нашей партийной системы — сами партии. Это удивительное сплетение из щупалец безликого государства, различного рода уходящих и строящихся взамен безыдейных пластмассовых проектов, партий, представляющих торчащие, словно гнилые зубы, некогда великие идеологии, и организаций, желающих хоть какую-то идеологию утвердить. Но последние очевидные аутсайдеры не только в российской политике, но и даже среди многих своих сторонников, которые уважают только силу и результат. Круг замкнулся — мы снова пришли к избирателю.
Чем хороша власть ценностей в политике? Тем, что она дает гражданину ясную формулу, которой следует политик, принадлежащий к тому или иному направлению. Например, «мои ценности — свобода, демократия, права человека, сила закона». И там, где в силу меняющейся реальности честная избирательная программа окажется недостаточной, ценностный подход поможет: избиратель может быть уверен, что, исходя из общих принципов, твердолобый политик плохо или хорошо, но «проломит стену» — найдет решение, которое ориентированного на ценности избирателя устроит. Ценностный подход создает, таким образом, устойчивость политического порядка.
Нельзя сказать, что в России отсутствуют политики, утверждающие ценностные начала. Будет неправильным утверждать, что нет людей, которые осознают правильность такого понимания. Однако огромной проблемой является возможность массовости этого подхода. Почему это так?
Сама наша исторически сложившаяся общественная среда лишена бурным ходом двадцатого века устойчивых институтов — носителей ценностей. Возможно, что годы политического пробуждения, пришедшиеся на вторую половину 80-х, несли в себе нравственную силу лишь по причине существования в обществе интеллигентного слоя. Вероятно, было бы правильным отнести формирование этого слоя на послесталинские годы. Тогда можно было бы сказать, что ценностный политический подход второй половины 80-х — это результат тридцатилетней работы по накоплению интеллигенцией нравственных сил и проекции этого процесса в политику.
И до сих пор слабый, все более тускнеющий свет тех времен лежит на российской политике. Поэтому с такой болью воспринимаем мы ушедших в последнее время из жизни гигантов русской интеллигенции — Григория Померанца и Алексея Германа.
Если же говорить о самом слое, то, как только он был разрушен изменениями первой половины 90-х годов, в российском обществе исчезло единственное практически действенное институциональное нравственное начало.
Обычно говорят о технологическом, экономическом, политическом «вызовах», с которыми столкнулась Россия. Но самая серьезная, ключевая наша проблема — это разрушенная безнравственностью, лишенная ценностей, циничная российская политика. Она бесчестна, лжива, сиюминутна. Потому и не может дать положительного ответа на вопрос: «Будет ли существовать Россия?».
